Дождь в жизни Михалыча

Лето выдалось дождливым. Вот и сегодня, не успев обогреть своими лучами землю, солнце вдруг затянулось невесть откуда набежавшими тучками, и зарядил дождь.

«Наверное, на весь день», — подумал Михалыч, включая в розетку электрический самовар. Он сел за стол и стал наблюдать из окна за тем, как быстро темнеет от дождя деревянный сарай и как стремительно стекают капли с желтых цветов в палисаднике, названия которых Михалыч никогда не знал. Да, пожалуй, и Наталья, его жена, которая и посадила эти цветы, не знала, как они называются.

Раньше Михалыч любил летний дождь, хотя и не признавался себе в этом. Но тогда еще была жива Наталья. Конечно, они, привыкшие с детства к крестьянскому труду, ворчали: вот, мол, опять дождь не дает доделать дела. Но, как же было тепло и уютно, отвлекшись от повседневных забот, вот так просто посидеть вдвоем, попивая горячий чай и обсуждая погоду и пустяковые деревенские новости. А дождь, как бы ненароком, давал им такую возможность.

Сейчас Михалыч боялся этого теплого и летнего дождя, потому что именно он напоминал Михалычу о его одиночестве. И самовар включал он не потому, что ему хотелось чаю, а чисто механически, поддаваясь годами выработанному инстинкту: дождь — значит, будем чай пить. И если раньше это воспринималось как нечаянная, будто бы нежеланная передышка, то теперь дождь стал для Михалыча в тягость, как и любое безделье. В повседневных хлопотах искал он свое стариковское утешение.

Михалыч налил кружку крепкого чая и уселся напротив окна, на свое место, за которым он сидел вот уж более 50 лет. Сверкнула молния. Михалыч испытал такое знакомое всем деревенским жителям чувство страха и защищенности одновременно.

Он покосился на иконостас и невольно перекрестился, как это делала во время грозы его бабка. Да, не на шутку сегодня стихия разыгралась. Михалыч вспомнил свое детство. Господи, как же давно это было, будто бы и вовсе не с ним…

Но почему-то некоторые моменты он, старик, помнил так отчетливо, так точно. И сейчас он вспомнил свою бабку Прасковью, которая нянчила его до самой школы, пока мать сутками работала в колхозе. Она всегда говорила: «Дождь – это хорошо, он землице напиться дает». Но даже тогда, ребенком, Михалыч знал: успокаивает его бабка. Его, а заодно и себя, ведь еще в молодости в нее ударила молния, еле откачали тогда Прасковью.

Михалыч вдруг подумал о том, что два главных события его жизни — свадьба и рождение сына — тоже связаны с дождем. Странно, почему ему раньше не пришло это в голову?

В этом же доме, в котором сейчас сидел Михалыч, они играли с Натальей их свадьбу. Так уж повелись на Руси: играть деревенские свадьбы в доме жениха, в доме, где и предстоит жить молодым. Стол тогда был скудным, послевоенным, но зато какими веселыми были гости! И когда они, разогревшись, вышли плясать во двор, тут-то и зарядил июньский дождь.

А на следующий год, на Первомай, родился их единственный с Натальей сын Валерка. Первый майский дождь с грозой, точь-в-точь как у поэта, лил тогда, а Михалыч вез жену рожать в райцентр на телеге, запряженной лошадью.

Воспоминания защемили душу, и Михалыч сам не заметил, как по его морщинистой щеке скатилась крупная одинокая слеза. Упав на клеенчатую скатерть, она почти не изменила своей формы и будто бы застыла. Михалыч, хоть и дожил до своих почти восьмидесяти годов, а все еще стыдился плакать. С опущенной головой, он смотрел на свою слезу мертвым немигающим взглядом.

А слеза играла солнечными бликами. Неужели распогодилось? Михалыч посмотрел в окно: мелкий дождик еще капал, но уже вовсю светило солнце. А еще две радуги: одна большая, а другая поменьше — как раз «растущая» из Натальиных желтых цветов.

Господи, да что же он, старик, расселся? Завтра внучка с правнучками приезжает на неделю погостить, а Михалыч им баньку обещал истопить.

Хватаясь за поясницу, но при этом улыбаясь, он пошел готовить баню.