Только дождь и поплачет

Человек, действительно, ко всему привыкает. Даже к боли, даже к смерти. В гинекологическом отделении одной из московских больниц было достаточно и того, и другого. Каждый день сюда десятками приезжали женщины. Ночевали в коридорах, утром с одноразовой пелёночкой отправлялись в комнату под названьем «малая операционная», возвращались оттуда на каталке, два часа проводили на кроватях в лёгком полусне, а потом, как ни в чём не бывало возвращались домой. Всё это время шёл за окнами дождь, стояла глухая осень. Всё плакало в мире, и только глаза уходящих были сухи.

В палате, куда положили Ленку, абортницы каждый день сменялись попарно. Приговор, вынесенный Ленке после операции, был суров: детей больше не будет. И она мечтала только об одном: поменяться с теми, кому этого и не надо! Она никого не осуждала – даже наоборот. Одну не поддерживал парень, а ей хотелось бы вынашивать и рожать в окружении заботы, у другой уже были на руках двое хорошеньких девятимесячных близнецов, третья боялась рожать второго, ещё не поставив на ноги первого. Нет, они не были убийцами! Ленка слышала, как дрожали их голоса, когда по телефону разговаривали они с детьми, но — что если, что если, что если бы — умели говорить те, приговорённые, в утробах?!

— Алло, мама?

— Да. Ну, что там ещё?

— Мама, почему ты меня не хочешь?

— Прости, не сейчас.

— Но почему? Я выбрал уютное местечко в твоём животе, и мне так нравится мир, который приходит ко мне через тебя! Он такой удивительный… шумный и разноцветный. Я хочу увидеть твоё лицо и посмотреть в твои глазки, мама…

На другом конце трубки раздаются короткие гудки. Связь обрывается. Абонент недоступен.

«Может, так и земля? – думала Ленка, — жестокая и немилосердная матерь-земля… Такая деловитая и вечно занятая. Стряхивает, вытряхивает всё лишнее, что завелось на ней без её ведома, что мешает вращаться по привычной орбите и лишает сил, красоты. Суровая планета! Она очищается взрывами и землетрясеньями, выкидывая в небытие тысячи и миллионы собственных детей. А потом омывается слезами дождя, снова становится чистой и юной. Только дождь и поплачет об этих душах…».

Она пришла вечером. Внешне спокойная, но грустноглазая, очень бледная. Звали её Таня. Ей было 18.

— Тоже на аборт? – окидывая взглядом новенькую, спросила Ленкина соседка.

— Да, — ответила Таня.

— Но… почему?! – давя ещё один внутренний крик, спросила Ленка, глядя в сине-голубые, с серыми влажными тенями, бездонные какие-то Танины глаза.

— Мой парень… сказал, что если я не сделаю этого, он уйдёт.

— Если ты это сделаешь, он уйдёт всё равно. Он не любит тебя, — тихо сказала Ленка. Таня низко уронила голову.

— Но я не могу без него. Не надо отговаривать меня, я всё решила.

— Таня, милая, — Ленка ближе подвинулась к ней, изо всех сил потянувшись к соседней кровати. – Не делай этого, роди…А потом я заберу у тебя ребёнка. Если ты его не хочешь.

Женщины в палате посмотрели на неё очумелыми глазами.

— Идиотка! – отрезала старшая, пришедшая в больницу в четвёртый раз.

— Просто нельзя бесплодных с нами в одну палату класть! – покачала головой другая. – Она, похоже, умом тронулась, глядя на нас.

— Таня, не слушай их. Я очень хочу ребёнка, но… не могу! Отдай мне его. Он будет жить!

Таня чувствовала в своей руке ледяную ладонь Ленки, видела её глаза, расширенные от боли и ужаса, и что-то странное происходило в ней. За вечер она не сказала ни слова. Ночью Ленка слышала, как скрипят пружины её кровати. Снова шёл дождь, и кто-то тихонько всхлипывал в темноте.

Утром, не дожидаясь обхода, Таня собрала вещи и ушла, так и не решившись на страшное. Через час на её место положили другую.

— Будешь и её отговаривать? – спросила та, что вчера обругала.

— Буду, — ответила Ленка. И закусила кончик одеяла.

Автор — Дубровина Мария.