Гуляет дождь и Домовой

(Продолжение, здесь начало и продолжение)

К вечеру небо опять покрылось тучами. Казалось, что земля старается укрыться под их тяжелым одеялом от холода близящейся ночи. Снова зарядил дождь, и Домовой быстро вымок под своим лопухом до последнего волоска.

Кота Василия не было, он ушел на разведку к соседке тетке Дуне, которая в это время всегда доила последнюю в деревне корову Тамарку. Тетка Дуня часто наливала молока и Василию, а он всегда делился им с Домовым. Домовой сидел и смотрел, как гуляет дождь по крышам домов, мочит грядки и кусты в огороде, как мокрые головки георгинов, которые весной насадила Старуха, клонятся все сильнее под тяжестью его капель. Если бы он жил в городе, его сейчас можно было бы назвать бомжом. Но в деревне это слово не употребляли. Хотя и в деревне Домовой без дома – это даже не бомж, это хуже.

Идти в дом Крутого ему не хотелось. Он хорошо знал помершего в прошлый четверг домового Егора, или Жоржа, как звала его Полудница. Егор был из молодых, современных. Он свысока смотрел на деревенских, считая их чем-то вроде отжившей старой утвари, которую Крутой, купив дом у прежних хозяев, без жалости выкинул на помойку. Конечно, когда гуляет и плачет дождь, и небо наваливается на голову своей мутной тяжестью, трудно представить Егора бодрым и веселым, каким он явился из Китеж-града сразу после окончания учебы. Поговаривали, что там он был любимым учеником самого Привалова.

Первое время он держался с Домовым высокомерно, хотя они были ближними соседями. Но потом, скучая в деревне, он начал иной раз заходить в гости и подолгу просиживал, рассказывая о разных диковинных вещах, которые ему пришлось повидать. Скоро он начал приносить с собой горючие жидкости в красивых бутылках. Он пробовал угощать Домового, но тот, глотнув однажды нечто, что Жорж называл текилой, закашлявшись, чуть не помер. И Жорж-Егор стал пить один, вот так же глядя, как гуляет дождь под серым небом, и деревенские улицы с каждым часом становятся все более непроходимыми.

У них что-то было с Полудницей, но Домовой сразу понял – это ненадолго. И верно, легкомысленная девка с Егором быстро заскучала и стала заглядываться на других. Ее не трогали стихи об изысканном жирафе, которые он читал ей, а песни под гитару нагоняли на нее сон. Егор с каждым днем скучнел и бледнел. Как-то недавно, когда вот также гулял дождь и наводил тоску на всю округу, он сказал Домовому, что жить ему незачем, так как здесь его никто не понимает. Уехать же он не может, потому что до окончания срока отработки еще целых 300 лет, и остается ему только помереть от скуки в этой дыре.

Домовой, как мог, пытался подбодрить его, но Егор только махнул своей безволосой после шугаринга лапой и ушел, оставив бутылку с очередным напитком. Больше он не появлялся. К себе он никогда не приглашал, так как в контракте, который он заключил с Крутым, было запрещено приводить кого-либо из деревенских на территорию имения. А в прошлый четверг, когда жутко выл ветер, злясь, что снова гуляет дождь под отзвуки гремящей где-то грозы, Егор помер. Шестерка, который был с ним до последней минуты, сказал, что он почти не мучился перед смертью, только плакал и просил вспоминать его хотя бы иногда.

Присланный из Китеж-града судмедэксперт констатировал смерть от хронической сердечной недостаточности. Похоронили молодого специалиста на родине, где-то под Киевом. Домовой всхлипнул, ему было жалко Егора, скупая слеза скатилась по его давно не бритой щеке, а может, это гуляющий дождь брызнул на него из своих запасов. В это время лопухи зашелестели, и кот Василий с банкой молока в лапах предстал перед Домовым.

Он был настроен решительно. Напившись молока и напоив Домового, он крепко взял его под мохнатую лапу, и повел устраиваться на работу.

(Продолжение ЗДЕСЬ)